Финальный тренд конца 2025 года — сближение банковского сектора и криптоиндустрии вокруг стейблкоинов. Отчеты по глобальному регулированию показывают: регуляторы склоняются к модели, где стейблкоины с 100‑процентным резервным обеспечением, регулярным аудитом и понятной юрисдикцией становятся «мостом» между банковскими деньгами и ончейн‑миром. Банки в Азии, Европе и на Ближнем Востоке запускают пилоты по расчетам в токенизированных долларах и других валютах, видя в этом способ ускорить трансграничные платежи и снизить стоимость инфраструктуры. Для них крипта перестает быть врагом: она превращается в технологию, через которую можно выпускать свои цифровые обязательства.
Такой поворот меняет баланс сил. С одной стороны, растет доверие к регулируемым стейблкоинам, расширяется число платежных и инвестиционных сценариев с их использованием. С другой — усиливается риск концентрации: контроль над ключевыми эмитентами и каналами обращения стейблкоинов фактически дает влияющим юрисдикциям дополнительный рычаг в глобальной финансовой системе. Для криптосообщества это двойственное явление: удобство, ликвидность и легальность соседствуют с растущей зависимостью от регуляторов и угрозой цензуры. На этом фоне сохраняется запрос на более автономные решения — децентрализованные стейблы, биткоин как «резервный слой» и self‑custody, которые должны уравновесить усиливающийся институциональный контроль
Такой поворот меняет баланс сил. С одной стороны, растет доверие к регулируемым стейблкоинам, расширяется число платежных и инвестиционных сценариев с их использованием. С другой — усиливается риск концентрации: контроль над ключевыми эмитентами и каналами обращения стейблкоинов фактически дает влияющим юрисдикциям дополнительный рычаг в глобальной финансовой системе. Для криптосообщества это двойственное явление: удобство, ликвидность и легальность соседствуют с растущей зависимостью от регуляторов и угрозой цензуры. На этом фоне сохраняется запрос на более автономные решения — децентрализованные стейблы, биткоин как «резервный слой» и self‑custody, которые должны уравновесить усиливающийся институциональный контроль